Днем всю неделю пахло везде блинным чадом. Около рыбных и молочных лавок с выставленными в окнах красными шарами голландского сыра толклись масленичные покупатели - купцы с бородами, в поддевках на лисьем меху, озабоченные дамы, переходившие из лавки в лавку со следующим за ними извозчиком, нагруженным покупками.
На Девичьем поле, луща семечки, толпился простой народ перед отведенными для него развлечениями - каруселями, расшитыми и разукрашенными разноцветными позументами, где на конях и драконах, мелькая сливающимся кругом, лихо неслись ребятишки.
На Страстной площади по вечерам длинной вереницей перед монастырем стояли покрытые попонами лихачи. Кучера в синих до земли кафтанах, с рядом серебряных пуговиц на толстом, подкладном- заду обходили своих рысаков, поправляя им челки и смахивая веничком из конского волоса на деревянной ручке напорошившийся на сиденье и полость мелкий снежок.
То и дело подходил к ним какой-нибудь загулявший купчик, или приехавший с фронта военный со случайной дамой, или штатский в бобрах. И высокие санки с узким задком из плетеной, залакированной соломки неслись вдоль старой Тверской и Ямской к Петровскому парку. Рысак в попоне или голубой сетке, раздувая ноздри и пыхая паром из них, на шибкой размашистой рыси бросал комки снега, стучавшие в передок, и седоки, спрятав лица в мех воротников, отдавались быстрому бегу саней между двумя рядами освещенных магазинов, сверкавших морозными узорами окон.
Но на первой неделе, с самого понедельника, уже распустило. С крыш полились дождем капели. Рыхлый снег посерел и замесился под ногами.
Над Москвой из всех бесчисленных ее церквей и церковок с древними ушедшими в землю дверками, с золочеными главами и резными крестами несся унылый великопостный звон в один колокол. Старушки с исплаканнымн лицами, покрытые черными платочками, с костылями в руках уже плелись к службе Иногда подходил толстый купец с оплывшим за масленицу красным лицом и с покаянным вздохом молитвенно поднимал перед папертью сложенные в щепоть жирные персты.
А потом тянулись с узелочками на кладбища поминать родителей.
Глеб, приехав с фронта, в меховой шапке с ушами и в бекеше серого солдатского сукна, в первый же день зашел к Федору Ивановичу в его деревянный двухэтажный дом на Пречистенке, так как он мог посоветовать и указать, где лучше купить нужных медикаментов для лазаретов.
Он застал хозяина стоявшим в низенькой передней в енотовой шубе с толстой палкой в руке, которой он, ездя на извозчике, всегда толкал его в спину, указывая, где остановиться.
- Ох, брат, тяжело,- сказал Федор Иванович после первых удивленных и радостных восклицаний при виде приезжего.
Лицо у него было красно, глаза опухли, и он, стоя в тяжелой шубе, поминутно набирал воздуха в свою широкую грудь.
Вчера проводили ... - сказал он, очевидно разумея масленицу, при этом безнадежно махнул рукой,- ну, и сам понимаешь... даже в магазин не пошел. Когда-нибудь так кондрашка хватит, а ничего не поделаешь... Вот что! - сказал он, вскинув на Глеба глаза,- я уже оделся, едем сейчас в Охотный, к обеду чего-нибудь присмотреть надо, оттуда вернемся и закусим,
Охотный ряд со своими одноэтажными магазинами и лавками, точно заштопанными и залатанными разноцветными вывесками, с церковью на левой стороне и густо занавоженными извозчичьими дворами, протянулся от Тверской
до Большой Дмитровки, на углу которой возвышался надо всем Охотным огромный с колоннами дом Российского благородного собрания.
Народ кишел перед магазинами и лавками, на открытых дверях которых висела рыба и головой вниз черные краснобровые глухари.
Продавцы с лотками и весами заняли весь тротуар до трактира Егорова. Около них толклась городская мелкота и беднота, а солидные люди в бобрах входили в магазины, как к себе домой, и не спеша, долго и обстоятельно соображали, что брать, в то время как приказчик с карандашом в руках, припавший в позе готовности к прилавку, ждал, что ему прикажут записать, не решаясь беспокоить покупателя излишней торопливостью.
- Сельди надо брать у Громова, а грибы и всякие соленья у Головкиной, - сказал Федор Иванович и остановил извозчика.
Унылый звон несся вдоль Охотного ряда. Церковный сторож дергал за веревку н звонил в один великопостный колокол к часам. Говельщики, проходя по узкому вонючему проулку за церковью, где притулился какой-то букинист с рыхлыми от сырой погоды книгами, один за другим вереницей входили в храм, минуя шумных лоточников.
А те, на соблазн говельщикам, выставили новые великопостные приманки мороженую, пересыпанную снегом навагу в плетеных корзинах, всякие грибы и соленья в кадках, маринады из вишен и слив, В промасленной бумаге лежали большие брусья ореховой халвы и белой кавказской, что откалывается, как мрамор, и пристает к зубам.
Какой-то мастеровой в прожженной шапке, проходя мимо и видя, как Федор Иванович, покраснев от напряжения, наклонился над корзиной с навагой сказал:
- Господам и купцам круглый год масленица; одна кончилась, они другую начинают.
- Они и из войны себе масленицу сделали,-отозвался другой.
- Проходи, проходи и не говори, чего не следует, - сказал Федор Иванович строго и благочестиво, как прерванный в своем служении священник.
Он смотрел навагу не потому, чтобы собирался ее купить: покупал он в определенных местах, но сначала по крайней мере раза два из конца в конец проходил весь Охотный, чтобы все пересмотреть, даже поторговаться, и только тогда уже шел в те лавки, где брал всегда, где знали его вкус и часто поджидали с приготовленными свертками и низкими поклонами.
- Сначала глаза нужно насытить, - сказал Федор Иванович когда они тронулись, скребя полозьями саней по булыжной мостовой сквозь мокрый, размесившийся снег. Потом, оглянувшись по сторонам, прибавил:
- На Охотный смотреть противно - какие-то грязные лавки, навозные дворы, а там все миллионеры сидят... Американец бы тут небоскреб построил, какие-нибудь бассейны с живой рыбой завел, а наши купцы этого не любят. Вон Егоров выстроил вместо своего старого трактира рядом с «Континенталем» новый четырехэтажный, а к нему порядочные люди ходить перестали. Русский человек с капиталом любит, чтобы где-нибудь в закоулке, на грязном дворе с грязным входом и деревянной лесенкой такие места были, по старине. А войдешь туда, там все удовольствия получишь, тысячу целковых можно оставить. И вот, поверь моему слову, еще сто лет пройдет, а эти лавки все такими же останутся. Грязь, брат, у нас никогда не выведешь. Нешто только второй Петр Великий придет или американцы с немцами возьмутся за нас... Он, вдруг замолчав и испуганно сделав большие глаза, сказал: - Да, война как?.. Говорят, что-то плохо? Со снабжением неладно? Я по наваге смотрю - вдвое дороже стала.
И так как они в это время подъехали, Глеб уже в доме ему рассказал о положении дел на фронте.
Федор Иванович тревожно слушал, сложив короткие руки на толстых расставленных коленях, но каждую минуту отвлекался и беспокойно покрикивал в дверь:
- Перцу не забудьте!.. Селедки не мочи очень!.. Да, дела-то скверные, выходит, - проговорил он озабоченно. - Ну, да до Москвы не доберутся, - и вдруг, как командир на параде, крикнул:
- На стол накрывайте!.. Вот я тебя сейчас ухой угощу. Хоть на первой неделе и не полагается, но для гостя можно. А ты как живешь?
- Плохо.-отозвался Глеб, - внутри неладно.
- Внутри? Печенка, небось, стерва, загуляла?
- Нет, я не в том смысле... Я вот завидую тебе, все у тебя просто: пришла масленица, ты встречаешь ее с удовольствием, легко...
- Нечего сказать, легко, - заметил, покачав головой, Федор Иванович и набрал в грудь воздуха.
- ... Великий пост - тоже, - продолжал Глеб,- у тебя год свершает свой круговорот, и все приходит в установленные сроки и в определенном порядке. А у меня... я - интеллигент,-Глеб при этом безнадежно развел руками,- я счастлив только тогда, когда во мне горит и светит что-то новое, а как только новое станет старым, так опять пустота.
Федор Иванович, сидя на диване, сбоку посмотрел на своего собеседника, повернув к нему голову, и сказал:
- Ешь мало. Еда всякие нехорошие мысли отгоняет, а ты посмотри на себя, какой ты: худой, бледный. Так не годится...
Москва дореволюционная
Москва социалистическая.