С Агаповой у меня конфликт. Она уже стучала кулаками по моему столу. Это было 27 ноября.
  — В чем дело, Агапова?
  — Мара, когда ты дашь в наш седьмой комплект коммуниста? Когда?!
  Ах, вот в чем дело! Ткачиха уже в какой раз приходит ко мне с просьбой дать в ее комплект «партийную прослойку". Не добившись толка у меня, Агапова ходила в 16-й комплект к коммунистке Шамовой, уговаривала Шамову перейти к ней парторгом. Но ткачихи 16-го комплекта подняли шум:
  — Агапова переманивает к себе наших коммунистов!
  Год назад у меня ни с Агаповой, ни с кем из ткачих ничего похожего на подобный конфликт не было. Я не помню, чтобы к секретарю ячейки люди из цеха обращались с подобного рода требованиями. Я не помню в прошлом и таких фактов, что был недавно в одиннадцатом комплекте. В этом комплекте парторгом работала Фадеева. Мы ее взяли отсюда и перебросили на более слабый участок. Из одиннадцатого комплекта ко мне явилась целая делегация:
  — Зачем забираешь от нас Фадееву? — говорили они. — Без нее нам будет трудно. Она, Фадеева, поставила на ноги весь наш комплект.
  Повышение авторитета партийца и повышение его авангардной роли на производстве я считаю прямым следствием перестройки партийной работы на основе решений XVII съезда партии, следствием организационной и идеологической работы, проведенной партией. Лично в моей практике партработника я назвала бы 1934 год целой эпохой — так богат был этот партийный год по своему содержанию, опыту, по своим итогам.




  Два года назад я пришла в ячейку ткацкой фабрики Трехгорки культпропом. Я вспоминаю первое собрание коммунистов фабрики. Слушали доклад о международном положении. Докладчик — из Московского комитета. И тема и доклад интересны. После доклада председатель собрания спросил:
  — Кто желает высказаться?
  Этот вопрос председатель повторил несколько раз. Собрание не откликалось. В прениях выступили только два человека. Это были: Дейч, культпроп, и Коротков, секретарь ячейки.
  Показатели производственной активности партийцев были не лучше. Только 20 из 90 партийцев, работавших у станка, выполняли свою производственную норму. Фабрика в целом давала лишь 96 процентов плана. Типичной коммунисткой фабрики была Лукашева. Я вспоминаю Лукашеву на чистке. Она рассказывает свою биографию. Пролетарка. Тридцать шесть лет. В партии—три года.
  — Производственного задания не выполняю...
  — Почему?
  — Как сказать... То да се мешает, сменщица плохая, подмастер тоже плох...
  — Ну, а как с общественной работой?
  — Дом мешает. Дома трое ребят.
  — Во всяком случае в партийной школе учишься?
  — Да и учиться некогда...
  Прошел год. Лукашева — одна из самых активных слушательниц политшколы. Сейчас я пишу эти строчки под свежим впечатлением только-что слышанного мною ее доклада о выборах в советы в ее бригаде. Как не похожа она сейчас на ту, прежнюю Лукашеву! Год назад не знавшая, что такое диктатура пролетариата, Лукашева сейчас внятно и толково разъяснила работницам и смысл диктатуры и политическое значение выборов в советы. Ее слушали. Она сумела вызвать активность своей аудитории: редкая из ткачих не взяла слова по докладу. Право, она стала совсем иной. Она парторг комплекта. Она выполняет норму. Ее уважают соседки по работе. И "дом" перестал быть неразрешимой проблемой.
  И разве Лукашева исключение? Нет! Как и тогда, Лукашева типична для значительной части наших теперешних коммунисток. Вот Голубева, например. Голубева на чистке тоже выглядела далеко не солидно. Она смешила аудиторию своими нелепыми ответами на политические вопросы комиссии. В кружке кандидатов я слушала на-днях эту же Голубеву — не тот человек! Сам язык другой. Для наших коммунисток, занимавшихся в кружках, тема империализм была всегда камнем преткновения. Нелады с этой темой начинались с самого названия ее. Ткачихи всячески коверкали слово "империализм". Как ни бьются с языком, а все выходит "лимперализма" да и только.
  А сейчас справляются и с этим словом и с темой в целом, и справляются неплохо. Обогатился словарь, полней стали знания, привился вкус к газете и книге.
  Чтобы показать, на какую глубину пошла реконструкция наших людей, надо рассказать о Ляпиной. История Ляпиной могла бы составить тему целой интересной повести. Ляпина пришла к нам на фабрику из деревни. До фабрики она нигде не училась.
  Из деревни (бывшая батрачка, она работала там последнее время сторожихой в школе) Ляпина в 1932 году с тремя ребятами переехала в Москву и поступила к нам, в ткацкую. Она прошла здесь путь новичка — нелегкий путь освоения нового фабричного производства, освоения новой городской обстановки. Ляпину в цехе называли "деревенщиной". Тогда это была вялая женщина с низкой выработкой и низким заработком. Сменщицы не хотели работать с ней — невыгодно.
  Мы стали выводить Ляпину в люди. Ее старшего сына устроили в ФЗУ, сейчас он работает на фабрике, зарабатывает 150 рублей в месяц. Уговорили Ляпину пройти ликбез. Помогли овладеть станком. Добились сейчас того, что она стала приближаться к выполнению своего производственного задания. В последние месяцы ее заработок дошел до 180 рублей.
  В 15-м комплекте Ляпина единственная коммунистка. Она активная слушательница партийной школы, староста ее. Никто уже не рискнет назвать эту женщину, помолодевшую, живую, расторопную, толковую коммунистку, "деревенщиной". В дни отчетно-выборной кампании советов на ее квартире собирались ткачихи четырех комплектов, прорабатывали наказ. К неавторитетному, неграмотному человеку на квартиру для этой цели ткачихи не пошли бы! Они у нас люди разборчивые и требовательные. Вот недавно ко мне приходила старая ткачиха Николаева. Доказывала мне, что профорга ее бригады следует переизбрать.
  — Почему? — спрашиваю.
  — Да она и технически неграмотна и политически тоже.
  — А что это значит „технически неграмотна"?
  — Части станка не знает...
  — Ты подумай! Мне вот шестьдесят лет, я как-будто старуха. А я ведь газету „Знамя Трехгорки" ежедневно из конца в конец читаю. А за профоргом той ежедневной привычки к газетам мы не наблюдали, хотя профорг наш молодая — женщина. Как же, спрашивается, она может нами руководить?
  Две формулы лежат в основе нашего подхода к работе в организации,. Это, во-первых, найти, как говорил т. Каганович, для человека его место. Это, во-вторых, руководить каждым человеком.
  В начале перестройки возникали у некоторых товарищей сомнения: не приведет ли реорганизация бюро ячеек к сужению демократии в организации, к разобщению между руководством и массами. Жизнь опровергла эти сомнения. Лучше растет сейчас активность коммунистов, конкретнее стало руководство ими. Стал шире круг актива. Мы отошли в учете актива, в определении активности от старых „должностных" признаков. Сейчас мы заставили коммуниста отвечать за группу беспартийных соседей по станку. Десять беспартийных— вот база работы коммуниста, его „нагрузка".
  Рабочие говорят так:
  — Там, где коммунист, там производственные и другие показатели выше.
  И в этом нет преувеличения.
  Из 90 коммунистов, работающих сейчас у станка, неполностью выполняют свои производственные задания только 8 человек. Вспомним, что в прошлом году план выполняли только 20 человек.
  Ткацкая фабрика в этом году на октябрьскую демонстрацию шла во главе нашей колонны. Это место в колонне было дано ей за то, что она выполнила десятимесячную программу на 106 процентов. Вспомним, что в прошлом году программа фабрикой была выполнена на 96 процентов.
  Не надо понимать меня так, что в нашей организации сделано уже все, что нет ошибок, недостатков. Отнюдь нет! Успокоиться на первых достижениях, как ни наглядны и разительны эти достижения, нельзя! Успокоиться — значит отстать от жизни. А жизнь бурно идет вперед, она ставит новые и новые задачи, и коммунист, если он хочет сохранить руководящую роль в массах, должен неустанно работать над собой, над своим политическим, производственным и культурным уровнем.